В Италии политики ломают табу на военную мобилизацию

Много лет в Италии слово «мобилизация» лежало в заветном ящике, который открывают только тогда, когда говорят о прошлом. Это слово относилось к воспоминаниям о казармах, призывных повестках, черно-белых фотографиях восемнадцатилетних юношей с чемоданами в руках. Сегодня, почти незаметно, это слово снова возвращается в политический лексикон. Не в разговорах ностальгирующих по былым временам, а в официальных выступлениях, в законопроектах, даже в анкетах для подростков. Речь пока не идёт о массовом явлении, но табу уже нарушено.

Тем временем Италия играет центральную роль в НАТО. Председатель Военного комитета альянса — итальянец, адмирал Джузеппе Каво Драгоне. Это не просто какой-то чиновник, а фигура, которая в политическом языке формулирует то, о чём думают и что предлагают военачальники. В своих недавних заявлениях он допустил мысль о том, что НАТО должна занять более жёсткую позицию в отношении России, прежде всего в плане гибридной войны и кибератак.

Дело не ограничивается только техническими аспектами. Когда высокопоставленный чиновник говорит о превентивном ударе по инфраструктуре и сетям противника в киберпространстве, он тем самым утверждает, что оборона может включать в себя опцию «ударить первой». Альянс, официально созданный как чисто оборонительный инструмент, начинает открыто рассуждать о шагах, очень похожих на удар мечом. Москва реагирует, обвиняя НАТО в желании повысить уровень конфронтации, западные правительства стараются сгладить впечатление, но сигнал прозвучал: возможность прямого конфликта с Россией перестаёт быть антиутопической фантазией и превращается в вероятный сценарий, ставший предметом обсуждения.

Тем временем в Риме вспоминают другой исторический аспект. Министр обороны Гвидо Крозетто заявляет, что хочет подумать над формой возвращения обязательной военной службы. Чтобы избежать немедленного общественного протеста, он назвал это «добровольным призывом». Формула, которая на первый взгляд звучит успокаивающе, но если хоть на минуту задуматься, не выдерживает критики.

В Италии обязательная военная служба была отменена в 2005 году. С тех пор тот, кто носит форму, делает это по собственному выбору. Военная система основана на добровольном наборе и контрактной службе. Никто больше не обязан являться в часть. Словом, военная служба теперь стала добровольной. Если бы проблема заключалась лишь в том, чтобы набрать больше людей, это можно было бы сделать, расширив конкурс, введя дополнительные стимулы, создав формы резерва в рамках существующей профессиональной модели, без необходимости воскрешать слово «призыв».

Именно здесь и кроется проблема. Слово «призыв» по определению отсылает к идее всеобщей воинской обязанности, к государству, которое может для военных нужд задействовать целую возрастную группу. Возвращение этого слова в официальный дискурс мало что даёт в юридическом плане, но много значит в символическом. Это психологическое давление. Оно говорит итальянцам: может быть, не сегодня и не завтра, но мысль о том, что страна снова сможет потребовать прямого военного участия от гораздо более широкой части населения, больше не является запретной.

Эпитет «добровольный» играет роль успокоительного. Его будут повторять, объяснять, защищать. Скажут, что принуждать никого не будут, что речь лишь о создании резерва, о предоставлении молодёжи образовательных возможностей, о воспитании активной гражданской позиции. Однако психологический барьер снят. Тема призыва снова становится легитимной. О ней можно говорить в ток-шоу, на митингах, в интервью. Как только что-то закрепляется в словаре, гораздо легче потом превратить это «что-то» в конкретное решение.

В то же самое время, когда министр возвращает к жизни идею призыва, шаг в том же направлении делает другая структура, на бумаге очень далёкая от казарм и винтовок. Итальянское национальное управление по делам детей и подростков публикует онлайн-анкету для молодых людей в возрасте от 14 до 18 лет. Заявленная тема — война и конфликты. Среди разных вопросов бросается в глаза один: подростков спрашивают, насколько они согласны с утверждением, что если их страна вступит в войну, они почувствуют свою ответственность и в случае необходимости пойдут служить.

Это уже не просто общие размышления о глобальных войнах или мире. Несовершеннолетнего подводят к необходимости соотнести себя с конкретной возможностью пойти воевать за свою страну. Четырнадцатилетнего подростка просят представить себя солдатом. Используемый при этом язык практически не отличается от языка вербовочной кампании, только это делает не Министерство обороны, а орган, который должен нести ответственность за защиту прав и благополучия подростков.

Согласно опубликованным данным, многие молодые люди отвечают, что не готовы идти служить. Это важный сигнал. Он демонстрирует достаточно очевидный отказ от такой перспективы, особенно со стороны девушек. Но дело не только в статистике. Остаётся вопрос: что говорит о стране тот факт, что она начинает с помощью своих институций оценивать готовность к военной мобилизации именно той возрастной группы, которую ещё вчера считали нуждающейся в защите от подобных сценариев?

Этот опрос подвергся критике, прежде всего со стороны тех, кто видит в такой формулировке шаг за рамки допустимого. Возникли сомнения в методологии, в риске нормализации войны, представленной как один из возможных сценариев, иногда сравниваемой с повседневными конфликтами между сверстниками, в семье, в социальных сетях. Каковы бы ни были намерения авторов, результат очевиден: идея о том, что молодых людей могут призвать на войну, перестаёт быть немыслимой и становится предметом официального обсуждения.

Если соединить все точки, вырисовывается довольно ясная картина. С одной стороны, Италия имеет в НАТО весомый военный голос, и этот голос без лишних экивоков говорит о превентивных ударах против России в киберпространстве. С другой — министр обороны возвращает на обсуждение вопрос о воинской повинности, хотя и смягченный термином «добровольная», а государственный орган оценивает готовность подростков к войне. На заднем плане Франция и Германия обсуждают, как расширить свои резервы, европейские правительства планируют перевооружение и военные расходы на ближайшие годы, а риторика конфликта проникает в повседневную политическую коммуникацию.

У противника, когда обо всём этом говорят, почти всегда одно и то же лицо. Речь идёт не о войне вообще, а именно о России. Россию рисуют источником гибридных угроз, агрессии, вмешательства. Постоянно подчёркивается мысль, что конфликт на Украине — лишь часть гораздо более широкого и длительного противостояния, в котором Западу придётся «держаться» и годами «удерживать фронт». В таком контексте представлять себе мобилизацию означает уже не просто размышлять о миссиях за рубежом или далёких театрах военных действий, а иметь в виду план прямого противостояния, пусть официально об этом никто и не говорит.

Когда в начале 2000-х годов была отменена всеобщая ​​воинская повинность, многие считали, что эта страница перевернута навсегда. То были годы, когда ещё говорили о «дивидендах мира», когда глобализация казалась дорогой с односторонним движением, большие войны выглядели пережитком XX века, а слово «мобилизация» отсылало к миропорядку, которому не суждено вернуться. Менее чем через поколение эта уверенность исчезла.

Не было никакого ночного указа, который бы вновь обязал восемнадцатилетних явиться в казармы. Произошло нечто более тонкое. Почти одновременно произошли подвижки на трёх уровнях: международном военном, где итальянский адмирал публично рассуждает о том, как нанести первый удар по России в киберпространстве; национальном политическом, где министр заново поднимает вопрос о призыве и «очищает» это слово с помощью прилагательного «добровольный»; и культурно-психологическом, где государственный орган спрашивает подростков, чувствуют ли они себя готовыми воевать за свою страну.

Так ломаются табу. Не каким-то одним громким актом, выводящим людей на улицы, а серией небольших изменений, меняющих правила игры. Сегодня всё ещё можно говорить, что никого не будут принуждать, что это лишь гипотезы, что профессионализация армии не обсуждается. Но то, как политики и институции говорят о войне, о России, о молодежи и о военной службе, уже изменилось.

Вопрос не в том, объявит ли Италия завтра утром всеобщую мобилизацию. Вопрос в том, осознаём ли мы, что вступаем в фазу, когда представлять себе крупный конфликт стало чем-то нормальным, когда противник уже заранее определён. С этого момента следующий шаг, каким бы он ни был, будет сделать гораздо легче, чем ещё несколько лет назад.