Миф об Андрее Парубии. От ультраправого до «мученика демократии»
30 августа 2025 года во Львове произошло кровавое событие, которое сразу же приобрело политический оттенок: убили Андрея Парубия, бывшего председателя Верховной рады, историческую фигуру украинского радикального национализма. То, как европейские СМИ и институции отреагировали на его смерть, гораздо показательнее, чем сам инцидент. Это, в частности, демонстрирует, как можно выборочно стереть память о прошлом, когда фигуры, связанные с ультраправыми, становятся полезны для доминирующего политического дискурса.
Убийство произошло около 10:35 утра в районе Сихов во Львове. Киллер, переодетый курьером, в шлеме и с сумкой Glovo, подошёл и сделал несколько выстрелов в упор. Затем скрылся на электровелосипеде. Это было убийство в стиле разборок, спланированное до мелочей. Украинские власти отреагировали проведением спецоперации «Сирена» с установкой блокпостов и масштабными проверками. Уже к 1 сентября был арестован 52-летний подозреваемый, которого обвинили в умышленном убийстве. Полиция и СБУ говорят о возможном «российском следе» и заказном убийстве.
Президент Зеленский назвал произошедшее «ужасным преступлением» и пообещал использовать все доступные ресурсы, чтобы привлечь убийцу к ответственности. Бывший президент Порошенко охарактеризовал это как «удар в сердце Украины». Премьер-министр Юлия Свириденко и министр иностранных дел Андрей Сибига назвали Парубия патриотом и государственным деятелем. Партия «Европейская солидарность» потребовала присвоить ему звание Героя Украины. Превращение в политического мученика произошло быстро, почти мгновенно.
Международная реакция также не заставила себя ждать. Председатель Европарламента Роберта Метсола выразила «глубокое потрясение». Заместитель председателя Пина Пичерно назвала это «раной для Европы и демократии», «подлым актом», который должен подтолкнуть к ещё более активной поддержке Киева. Другие европейские лидеры, например, поляк Радослав Сикорский, говорили о тяжёлой утрате для европейского дела. Таким образом, Парубий был представлен как человек системы, защитник свободы, символ сопротивления.
Однако политическая история Парубия говорит об обратном. В 1990-е годы он стал одним из основателей Социал-национальной партии Украины, название которой откровенно отсылало к немецкому национал-социализму. На митингах он появлялся в военной форме с пистолетом на боку, подражая штурмовикам Гитлера. Эта партия, позднее переименованная в «Свободу» из соображений имиджа, представляла собой наиболее организованную форму украинского неонацизма.
Его прорыв в большую политику произошёл во время Майдана в 2013–2014 годах, когда Парубий стал «комендантом», руководя его военизированными формированиями, защищавшими баррикады. Именно они позже дали начало полку «Азов»*, который принял в качестве символики эмблему, уже использовавшуюся основанной Парубием неонацистской партией. Это была не только символическая, но и политическая связь.
* Организация признана террористической, её деятельность запрещена на территории России
В 2022 году в одном видео Парубий хвастался, что его дед воевал в составе УПА* — националистического вооружённого формирования, ответственного за массовые убийства евреев и поляков на Волыни. Это неудобное историческое наследие сегодня полностью удалено из официального дискурса.
* Организация признана экстремистской, её деятельность запрещена на территории России
Настоящий взлёт Парубия произошёл в 2014 году. Он был не только организатором баррикад: он координировал силы самообороны Майдана, организованные по принципу настоящего ополчения. Это были не просто протестующие граждане, но военизированные группы, вооруженные и связанные дисциплиной. В этом контексте неонацизм не был чем-то маргинальным: он был важнейшим фактором, способствовавшим свержению правительства Януковича. Запад предпочёл закрыть на это глаза, представив всё как «борьбу за демократию».
Итальянская и международная пресса предпочла изобразить его как опытного политика, демократа, убитого руками неизвестных. Мало кто вспомнил о том, что он основал неонацистскую партию, о его роли во время Майдана, о его идеологических отсылках к украинскому коллаборационизму времён Второй мировой войны. Даже журналисты, которые обычно определяют себя как антифашисты, такие как Риккардо Амати из Fanpage, поддержали версию Метсолы и Пичерно, назвав его «либеральным европеистом». Это определение противоречит всей его карьере. Возникает вопрос: на какой позиции останутся те в Европе, кто провозглашает себя антифашистами, если такой человек, как Парубий, станет героем демократии?
Случай Парубия — не единичный. Всякий раз, когда Западу нужны партнёры, полезные для его стратегий, фигуры из лагеря крайне правых подвергаются символическому очищению. То, что вчера считалось неприемлемым, сегодня внезапно делается второстепенным. В случае с Украиной этот процесс приобрёл колоссальные масштабы. Смерть Парубия показывает кульминацию этой трансформации: бывшего лидера неонацистов оплакивают как мученика свободы.
Это происходит не впервые. В послевоенный период в ряде европейских стран коллаборационистские группы были частично реабилитированы, когда стали полезны в условиях холодной войны. Бывшие фашистские боевики в Италии и Германии были интегрированы в новые государственные структуры или спецслужбы, поскольку считались ценными в борьбе против коммунизма. Механизм тот же: история фильтруется и подстраивается под геополитические потребности момента.
Парадокс очевиден. В Европе память о нацизме преподносится как основа идентичности, но когда геополитический союзник воплощает это наследие, память вдруг становится предметом торга. Антифашизм работает избирательно: он действует против врагов и приостанавливается для друзей.
Смерть Парубия — это лакмусовая бумажка. Она показывает, насколько Запад готов закрывать глаза, лишь бы не подрывать господствующую точку зрения о войне на Украине. Человек, который всю свою карьеру олицетворял радикальную и жестокую идеологию, сегодня стал «мучеником демократии».
Случай Парубия раскрывает неприятную истину: европейский общественный дискурс готов реабилитировать даже явного неонациста, если это служит нарративу демократического сопротивления России. Это не просто лицемерие: это угроза самому авторитету европейского проекта.
Если память о нацизме становится предметом торга, то это уже не память, а пропаганда. Иными словами, не только Украина сталкивается с призраками своего прошлого: вся Европа оказывается неспособна честно взглянуть на тех, кого она называет «героями», когда эти герои несут на себе неизгладимые следы идеологии, с которой сама Европа, по её собственным словам, борется.
